Ты слышишь ли меня? Литературно-художественный альманах - Виктор Елманов

– Я люблю вас… И простите, что так, сразу… У меня нет другого выхода.

Он рванул на пачке уголок, и две сигареты выкатились на стол прямо в небольшую кофейную лужицу. Руся не подняла глаз, а затем услышала, как во сне, глуховатый голос:

– Вам кофе взять?

Она молча кивнула.

2

Вера Егоровна допечатывала последнюю страницу, когда зазвонил телефон.

Робкий девичий голос в трубке осведомился:

– А Вадима Семёновича можно?

– Его нет, он будет вечером, – привычно ответила Вера Егоровна и поинтересовалась. – А что ему передать – кто звонил?

– Я председатель литературного объединения при заводе, – пояснил голос, – и мы хотели бы попросить его встретиться с нашими участниками. Как вы думаете, он не откажет?

– Думаю, что нет, – сказала Вера Егоровна, зная, что муж действительно охотно откликался на просьбы всех начинающих.

– Хорошо, я перезвоню, – дисциплинированно ответили на том конце провода. – Всего вам доброго.

«Вам тоже», автоматически подумала Вера Егоровна и удивилась, поймав себя на неожиданном желании слышать этот завораживающий голос ещё. Она даже глянула в недоумении на коротко попискивающую трубку и, опустив её на рычаг, усмехнулась над собой: вот это, наверное, и называется – начать выживать из ума. Когда-то ведь такое всё равно должно произойти, почему бы не теперь?

Едва она закончила печатать рукопись мужа, забарабанили в дверь – явилась из школы дочка. Сколько пи пыталась Вера Егоровна отучить её от этой привычки – стучать, а не звонить, ничего не выходило. Она не умела настаивать и забывала об очередных своих «последних» предупреждениях. Видимо, и впрямь она, после большого перерыва опять став матерью, слепо поддалась родительскому инстинкту, дотоле дремавшему в ней. Всё, чего она так усердно добивалась в своё время от старшей дочери, живущей сейчас далеко и своей семьёй, и чего она от неё добилась, казалось теперь неважным и даже неразумным. Наверное, не просто она сама за минувшие годы изменилась, наверное, тут играло роль и другое. Младшая дочка была рождена от любви, и хоть к обеим девочкам Вера Егоровна относилась, как ей казалось, одинаково, к общению с младшей всё-таки примешивалось своего рода безумие. Глядя на неё, Вера Егоровна сердечным взором видела своего Вадима, и всё, что прежде могло её раздражать, теперь превращалось в нежность и умиление.

Вот и сейчас она поймала себя на этом, проследив, как небрежно спихнула Лида у порога свои сапожки и как они остались стоять посреди коридора носами в разные стороны. Вся – вылитый отец, и можно ли с этим бороться, нужно ли?

Лидочка чмокнула мать в щёку и вывалила на свой письменный стол содержимое портфеля.

– Гляди! – она раскрыла дневник и протянула пестревшую красным страницу. – Опять ни одной троечки! А по зоологии даже пять!

– Так и должно было быть всегда, – как можно бесстрастней произнесла Вера Егоровна, взявшая за правило не захваливать дочь. – Теперь ты сама чувствуешь, как здорово ничего не пропускать.

Лида потянула мать за руку, и они вдвоём присели на диван.

– Ты знаешь, – сказала дочка, скручивая пальцем локон на кончике долгой, почти до пояса, косы, – мне кажется, что я могу учиться даже на одни пятёрки… если захочу.

– Дело не в отметках, – вставила Вера Егоровна с извечной нравоучительностью, от которой никак не могла избавиться, – их вообще не сегодня-завтра не будет…

– Подожди, не перебивай! – дочка по-отцовски свела брови на переносице. – Я тебе не про это хочу сказать… Знаешь, мне, конечно, не очень нравится проходить все эти инфузории, протоплазмы, вакуоли. Но всё равно зоология мой любимый предмет. И я, наверно, пойду работать в заповедник, с животными.

Лида привычным манером закатила глаза к потолку и сложила руки на груди:

– Если бы ты знала, мамочка, как мне хочется лета, чтобы поехать в деревню! Мне уже снится, как мы ходим за грибами, как я ношу воду… Ну поедем скорее, а?!

Она прижалась к Вере Егоровне и стала её тискать, выказывая свою неуёмную, не растраченную на уроках энергию. Пришлось взять дочь за руку и подвести к окну.

Настроение у девочки вновь стало лиричным. Она обняла мать за плечи сзади – шестиклассница ростом с мамочку! – и умолкла.

– А ты знаешь, – сказала Вера Егоровна и сама удивилась, с чего это ей вспомнилось, – я в твоём возрасте написала первое стихотворение. Да-да, в двенадцать лет! Вот так же весной стояла и смотрела в окно, на сосульку. И у меня внезапно стало складываться в рифму… Висела сосулька, смотрела Глазами замёрзшими в свет, И солнце февральское слало Сосульке холодный привет. Сосулька на солнце смотрела И тяжко вздыхала она, Что скоро придётся ей таять, Что скоро наступит весна…

Вера Егоровна замолчала, глядя на купавшееся в снеговых лужах солнце, но Лида тут же затормошила её:

– А дальше, дальше!

– Дальше?.. Все дни напролёт она плачет, Под нею уж лужа воды, У всех на глазах она тает, Страдает от близкой беды. Со светом уж белым простилась, Совсем исхудала она. И вдруг… покрепчали морозы. О радость, она спасена!

Договаривая, Вера Егоровна вопросительно глянула на дочку, но та ничего не сказала, только крепче обняла мать за шею и поцеловала в щёку.

Потом из своей комнаты Вера Егоровна слышала, как Лида мерила шагами паркетный пол и выразительно декламировала:

– И вдруг… покрепчали морозы. О радость! – здесь она, наверно, артистически взмахнула руками и сделала что-то вроде реверанса. – Она спасена!

Уже ночью, когда все окна в доме напротив были тёмными и Вадим лежал рядом спокойный и нежный после ласки, Вера Егоровна вдруг хохотнула про себя.

– Чего? – спросил муж, зная за ней привычку смеяться над непроизнесённым.

– Да я над собой… Какие мы, оказывается, в детстве простодушные!

Рука мужа на мгновение замерла на её голове, а потом снова стала перебирать волосы. И Вера Егоровна продолжила:

– Прочитала я сегодня Лиде своё первое стихотворение, а теперь вот подумала, какое оно… наивное.

– Я знаю его?

– Нет.

– А ну-ка…

Вера Егоровна прочитала, на этот раз без выражения, так, чтобы только передать содержание. Вадим молчал какое-то время, продолжая накручивать на палец её волосы, потом остановился:

– Так как же спасена? Всё равно ведь когда-то растает!

– Вот и я о том же…

Вадим обвил рукой шею жены, притянул её голову к себе и поцеловал в висок. Другая рука ритмично поглаживала её по спине.

– Что ты меня, как маленькую? – спросила Вера Егоровна, прячась у него на груди.

– Чтобы ты была сильная, как большая.

– Я всегда сильная, когда ты рядом…

– Вот и хорошо… Отдыхай.

Муж уже дремал, потому что вздрогнул, когда она вновь заговорила.

– Боюсь сглазить, – Вера Егоровна суеверно поплевала в сторону и отыскала ладонь мужа, – но мне кажется, что из дочки нашей может вырасти очень неплохой человечек.

Вместо ответа Вадим благодарно сжал её пальцы.

– А ты хотел, чтобы я… Как бы мы сейчас одни?

Он снова сжал её руку, теперь надолго, а потом поднёс к губам.

– Спасибо тебе…

– За что? – спросила она.

– За то, что ты есть.

– Это тебе спасибо. Огромное.

– Тебе…

Внутри у Веры Егоровны, будто она слышала эти слова впервые, что-то сладко съехало вниз.

– Старая я становлюсь, – предслёзно сказала она.

– Ты у меня самая-самая хорошая, – медленно проговорил Вадим, наверное, уже засыпая, потому что не уловил, не предупредил зарождавшейся в ней внезапной душевной боли. И Вера Егоровна вопреки здравому смыслу вдруг ощутила острую неуправляемую обиду и долго ещё лежала на спине, не шевелясь и глотая слёзы.

3

Если бы Русе сказали, что слёзы счастья – это совсем другие слёзы и вовсе даже не солёные, она не поверила бы. Да она и не знала до того дня, что можно плакать от счастья. Читала, конечно, про такое, но не верила. Мы о многом знаем понаслышке и из книг, но утверждаемся только в том, что познали сами. И только в этом, самими пережитом, убеждаем потом своих детей. Впрочем, так или иначе, всем приходится пережить всё, только кому-то бледнее, а кому-то ярче. Но уж тут как повезёт. И неизвестно ещё, кто счастливей: тот, кто перенёс сильную бурю, в сравнении с которой всё остальное – жалкие, никому не нужные будни, или тот, кто вяло любил и вяло страдал, но зато уж и не тосковал по когда-то познанным высотам чувства. Останемся каждый при своём представлении, основанном на собственном опыте, потому как другого нам испытать не дано.

Итак, они ехали в такси – Руся и он. Она видела совсем рядом его лицо, осунувшееся и настороженное, какое бывает у людей, постоянно ждущих подвоха. И только когда он оборачивался к ней, глаза его вспыхивали тлеющей добротой, захороненной в ожидании встречной беззащитной искренности. И Руся не пряталась, не скрывала себя истинную, как ничего не собиралась скрывать в себе и о себе. Перебирая в уме прошлое, она понимала, что все прежние удачи и даже ошибки, какими бы жуткими они ни казались, всё это был путь к нему, сидящему теперь рядом с её рукой в своей руке. И что бы ни случилось завтра, как бы ни повернулась жизнь, этот миг всегда будет для неё точкой отсчёта и спасения.